суббота, 22 марта 2014
Моя безумная звезда ведёт меня по кругу
Пожалуй, самым удивительно-приятным открытием последних недель стало переменившееся отношение мамы к моим поездкам в другие города и довольно спокойное принятие мысли, что однажды я могу переехать куда-нибудь значительно дальше Москвы.
Ещё полгода назад, когда я впервые решилась отправиться в поездку самостоятельно и купила билет в Питер, на меня обрушилось три тысячи вопросов в разных вариациях: с кем («Зачем тебе ехать туда одной?»), к кому («Почему ты едешь к незнакомым людям, о чём ты думаешь? Нет, то, что ты знаешь их по интернету n-ое количество лет не делает их знакомыми») и зачем («Ты же была в Петербурге, зачем ехать снова?» — «Да, но мне было десять лет, и я ничего не помню»). Вопросы мама разбавляла занятными комментариями, вроде: «Прежде чем покупать билеты и ставить перед фактом, надо было узнать согласны ли мы» — «И ты бы согласилась?» — «Нет, конечно». Спасибо папе, который к происходящему относился на порядок спокойнее, хотя и не был рад и тоже спрашивал странное; зато после ответов и объяснений он просто пожал плечами и сказал, что не возражает. В отличии от мамы: она не одобряла, но тогда не стала препятствовать.
Она была и против того, чтобы я поехала в Питер на новогодние праздники: вначале совсем на Новый Год, то после слов «Если ты уедешь, мы ничего не будем праздновать», мне пришло отказаться от этой затеи и перенести отъезд на 1 января; потом я слушала про то, что «Пять дней — это долго, так нельзя. В гости прилично приезжать на пару дней». Но праздники были долгими, я не хотела проводить их дома, и ей пришлось смириться. В конце концов тогда я обсудила всё заранее.
А как она была против поездки в феврале, когда причина была одна — мне хотелось сбежать из опостылевшей Москвы туда и к тем, с кем мне хорошо, тепло, уютно и весело. Это было два долгих и сложных разговора, первый из которых не привёл ни к чему, кроме вытрепанных разговором нервов: «Мы родители, ты ребёнок», «Никуда ты больная не поедешь» — «Я же уже выздоравливаю» — «Нет» и прочее в духе идиотизма. Ко второму я запаслась спокойствием, пообещала, что следующие полгода не будет никаких разговоров про поездки в Питер, что я буду умницей и сяду за подготовку диссертации, убедила, что одни выходные вне дома на это никак не повлияют, и всё-таки смогла добиться подобия согласия.
Во время моих отъездов она звонила и задавала забавные вопросы, вроде, а не обижают ли меня в гостях. Когда я возвращалась, мне рассказывали, как сильно скучали они, как скучало моё пуделиное чудовище, которое все дни лежало у порога и ждало меня — и я чувствовала себя ужасным человеком, в том числе и потому, что вообще не успевала соскучиться по родителям (а вот по собаке скучала, да, но он лапушка, плюшка и не драматизирует) и уже хотела сбежать назад.
Да, мама всегда была против — это казалось аксиомой. И я, думаю, понимаю почему: я всегда была домашним ребёнком, и на этом фоне то, что мне уже близится 25 лет, её не волнует, потому что я всё равно остаюсь домашним ребёнком, который обычно проводит свободное от работы время за компьютером, книгами, почеркушками — в любых делах, но дома; и даже если я не могу добраться до своей подмосковной глуши после концерта или театра, которыми решила занять то самое свободное время, то всё-таки возвращаюсь на следующий день (за право на это я сразилась года три назад) и мама знает, у кого я остаюсь. Все прочие перемены она воспринимает со всем возможным неодобрением.
Но на этой неделе, когда я объявила, что защита магистерской переносится ажно на январь-февраль 2015 (при том, что занятий у меня нет уже семестр как), а значит, летом я свободна для белых ночей Питера — а также для игры, про которую пока решила не упоминать, — она вдруг не сказала ни слова против, она согласилась. Улыбнулась и просто сказала: «Хорошо, раз ты не занята». Уж не знаю, с чем это связано и к какому согласию и мнению пришли заботливые тараканцы в её голове, но мне от этого стало спокойнее и легче. Может быть, на этот раз обойдётся без боя и драмы. Может, у меня даже получится выбраться из Москвы до лета. И, может, всплывшая в другом разговоре мысль о том, что я могу переехать и это не для кого не станет трагедией и катастрофой, а будет просто немного грустным фактом, который скрасит возможность общения в скайпе и встречи, — это не просто слова, и так оно и будет.
Ещё полгода назад, когда я впервые решилась отправиться в поездку самостоятельно и купила билет в Питер, на меня обрушилось три тысячи вопросов в разных вариациях: с кем («Зачем тебе ехать туда одной?»), к кому («Почему ты едешь к незнакомым людям, о чём ты думаешь? Нет, то, что ты знаешь их по интернету n-ое количество лет не делает их знакомыми») и зачем («Ты же была в Петербурге, зачем ехать снова?» — «Да, но мне было десять лет, и я ничего не помню»). Вопросы мама разбавляла занятными комментариями, вроде: «Прежде чем покупать билеты и ставить перед фактом, надо было узнать согласны ли мы» — «И ты бы согласилась?» — «Нет, конечно». Спасибо папе, который к происходящему относился на порядок спокойнее, хотя и не был рад и тоже спрашивал странное; зато после ответов и объяснений он просто пожал плечами и сказал, что не возражает. В отличии от мамы: она не одобряла, но тогда не стала препятствовать.
Она была и против того, чтобы я поехала в Питер на новогодние праздники: вначале совсем на Новый Год, то после слов «Если ты уедешь, мы ничего не будем праздновать», мне пришло отказаться от этой затеи и перенести отъезд на 1 января; потом я слушала про то, что «Пять дней — это долго, так нельзя. В гости прилично приезжать на пару дней». Но праздники были долгими, я не хотела проводить их дома, и ей пришлось смириться. В конце концов тогда я обсудила всё заранее.
А как она была против поездки в феврале, когда причина была одна — мне хотелось сбежать из опостылевшей Москвы туда и к тем, с кем мне хорошо, тепло, уютно и весело. Это было два долгих и сложных разговора, первый из которых не привёл ни к чему, кроме вытрепанных разговором нервов: «Мы родители, ты ребёнок», «Никуда ты больная не поедешь» — «Я же уже выздоравливаю» — «Нет» и прочее в духе идиотизма. Ко второму я запаслась спокойствием, пообещала, что следующие полгода не будет никаких разговоров про поездки в Питер, что я буду умницей и сяду за подготовку диссертации, убедила, что одни выходные вне дома на это никак не повлияют, и всё-таки смогла добиться подобия согласия.
Во время моих отъездов она звонила и задавала забавные вопросы, вроде, а не обижают ли меня в гостях. Когда я возвращалась, мне рассказывали, как сильно скучали они, как скучало моё пуделиное чудовище, которое все дни лежало у порога и ждало меня — и я чувствовала себя ужасным человеком, в том числе и потому, что вообще не успевала соскучиться по родителям (а вот по собаке скучала, да, но он лапушка, плюшка и не драматизирует) и уже хотела сбежать назад.
Да, мама всегда была против — это казалось аксиомой. И я, думаю, понимаю почему: я всегда была домашним ребёнком, и на этом фоне то, что мне уже близится 25 лет, её не волнует, потому что я всё равно остаюсь домашним ребёнком, который обычно проводит свободное от работы время за компьютером, книгами, почеркушками — в любых делах, но дома; и даже если я не могу добраться до своей подмосковной глуши после концерта или театра, которыми решила занять то самое свободное время, то всё-таки возвращаюсь на следующий день (за право на это я сразилась года три назад) и мама знает, у кого я остаюсь. Все прочие перемены она воспринимает со всем возможным неодобрением.
Но на этой неделе, когда я объявила, что защита магистерской переносится ажно на январь-февраль 2015 (при том, что занятий у меня нет уже семестр как), а значит, летом я свободна для белых ночей Питера — а также для игры, про которую пока решила не упоминать, — она вдруг не сказала ни слова против, она согласилась. Улыбнулась и просто сказала: «Хорошо, раз ты не занята». Уж не знаю, с чем это связано и к какому согласию и мнению пришли заботливые тараканцы в её голове, но мне от этого стало спокойнее и легче. Может быть, на этот раз обойдётся без боя и драмы. Может, у меня даже получится выбраться из Москвы до лета. И, может, всплывшая в другом разговоре мысль о том, что я могу переехать и это не для кого не станет трагедией и катастрофой, а будет просто немного грустным фактом, который скрасит возможность общения в скайпе и встречи, — это не просто слова, и так оно и будет.
вторник, 18 марта 2014
Моя безумная звезда ведёт меня по кругу
Сегодняшний спонсор ухода с работы вовремя — упавший во всём здании интернет. Ждём в гости чаще.
По такому случаю в очередной раз подтвердилось печальное: во сколько бы я не ушла с работы, приезжаю всё равно не раньше начала девятого в хороший день, и два часа дороги — это моё персональное проклятье, которое снять можно только вместе с кожей, например. Ну или другими не менее радикальными способами вроде смены работы, места жительства или — хотя бы! — покупки вертолёта. То есть что-то из этого было бы (и есть) вполне себе альтернативой и выходом из этого круга Ада, если бы не нежелательность таких перемен — не считая покупки вертолёта, но себе я могу позволить разве что радиоуправляемый.
Жить в Москве — нет, спасибо, не смогу: никогда не тянуло в этот город, он так и остался для меня чужим, к тому же стал слишком многолюдным, многонациональным и непосильно жилищно затратным.
Менять работу — нет, не хотелось бы, мне здесь нравится, интересно и, главное, чаще всего уютно.
Ныть — да, пожалуй, других идей всё равно нет, кроме как сбежать куда-нибудь от усталости и апатии, от вечно сонного состояния, от желания что-то сделать и отсутствия сил на это, от почти постоянной головной боли, которой никогда не было прежде, от четырёх часов дороги на каждые сутки жизни, от кишащего мерзостью и неадекватностью метро, от вынужденно заданного ускорения, только чтобы выгадать себе лишние минуты в покое.
И так, наверное, живёт большинство. А я... а что я? Я задолбалась.
И, да, почему бы не написать по такому случаю в дневничке.
По такому случаю в очередной раз подтвердилось печальное: во сколько бы я не ушла с работы, приезжаю всё равно не раньше начала девятого в хороший день, и два часа дороги — это моё персональное проклятье, которое снять можно только вместе с кожей, например. Ну или другими не менее радикальными способами вроде смены работы, места жительства или — хотя бы! — покупки вертолёта. То есть что-то из этого было бы (и есть) вполне себе альтернативой и выходом из этого круга Ада, если бы не нежелательность таких перемен — не считая покупки вертолёта, но себе я могу позволить разве что радиоуправляемый.
Жить в Москве — нет, спасибо, не смогу: никогда не тянуло в этот город, он так и остался для меня чужим, к тому же стал слишком многолюдным, многонациональным и непосильно жилищно затратным.
Менять работу — нет, не хотелось бы, мне здесь нравится, интересно и, главное, чаще всего уютно.
Ныть — да, пожалуй, других идей всё равно нет, кроме как сбежать куда-нибудь от усталости и апатии, от вечно сонного состояния, от желания что-то сделать и отсутствия сил на это, от почти постоянной головной боли, которой никогда не было прежде, от четырёх часов дороги на каждые сутки жизни, от кишащего мерзостью и неадекватностью метро, от вынужденно заданного ускорения, только чтобы выгадать себе лишние минуты в покое.
И так, наверное, живёт большинство. А я... а что я? Я задолбалась.
И, да, почему бы не написать по такому случаю в дневничке.
воскресенье, 15 сентября 2013
Моя безумная звезда ведёт меня по кругу
Я как-то благополучно прокатилась мимо всей той политической выборной суеты, которая сует: в Питере не было никаких выборов, никаких плакатов с кандидатами, никаких активно и пассивно агитирующих — во всяком случае мне они не попадались, хотя, конечно, петербуржцам должно быть не всё равно, и особо сильно их должны волновать выборы в городе М.
Всё это, помимо многого другого, тоже было здорово; в Москве-то последний месяц сквозь наёмный персонал потенциальных слуг народа было не протолкнуться, особенно их концентрация возрастала на входе-выходе из подземных переходов и метро. Если не получалось обойти этот люд, я тут же становилась обладательницей вороха макулатуры, рассованной по сумке, — мне либо безмолвно вручали агитационные штуки в руки так, что отказаться казалось возможным, лишь бросив их прямо на месте, либо протягивали и смотрели с такой печалью, что я брала их сама — под такими взглядами я себя чувствовала их почти последней надеждой. В тех же места иногда появлялись шумные субъекты, готовые броситься наперерез, выкрикивая при этом «Голосуйте за...». Не знаю как везде, но рядом с моей работой такой «за Навального» обитал, и каждый вечер приходилось огибать его на входе в подземку.
Иногда обойти было в принципе невозможно, потому что некуда: один раз видела, как газеты раздавали прямо в вагоне метро. Некий жизнерадостный парень предлагал их всем на пути от первой двери вагона до последней, впрочем делал это почти ненавязчиво; мне он протянул её с настолько заговорческим видом, вроде «бери — не пожалеешь» или «смотри, что покажу», что я решила не прикидываться существом без рук и взяла. Кстати, да, хотя бы за одного кандидата агитировали всё-таки во имя идеи, а не денег: по крайней мере раздачей газет и листовок за Навального занимались волонтёры, агитировали на всю улице, надо думать, тоже.
И это были моменты моего самого близкого столкновения с выборами мэра, к которым я, человек из Подмосковья, никак не отношусь.
Но потом настал день инаугурации, и понеслось.
Поскольку наша компания является подрядчиком одного из московских ГУПов, а на очередной добровольно-принудительный митинг нужна была массовка, шансов туда не попасть было немного и у немногих: сверху свистнули — люд призвали. Сейчас этим уже, наверное, никого не удивить, но я всё-таки удивилась.
Впрочем, мне повезло вовремя заболеть накануне и пробыть бледной немочью весь следующий день, чтобы меня пощадили. Остальные были обречены, на собянинг увезли почти всех сотрудников. Ближе к ночи я узнала, как это было, мне рассказали о холоде, пробках, ценах на бутерброды, заблокированной связи на территории всего Парка Победы, о том, как было перекрыто ближайшее метро и всем пришлось нехило так прогуляться, чтобы вообще попасть домой.
Москва и москвичи
Собственно, и чему я только удивилась тогда, знала же, что мою подругу, которая работает в московской энергетической компании, в своё время отправляли радоваться за новоявленного президента Путина. За Собянина ей тоже пришлось порадоваться; как и в предыдущий раз, всё это происходило вечером в день выборов и до оглашения официальных результатов. Вот такие политические пироги.
Всё это, помимо многого другого, тоже было здорово; в Москве-то последний месяц сквозь наёмный персонал потенциальных слуг народа было не протолкнуться, особенно их концентрация возрастала на входе-выходе из подземных переходов и метро. Если не получалось обойти этот люд, я тут же становилась обладательницей вороха макулатуры, рассованной по сумке, — мне либо безмолвно вручали агитационные штуки в руки так, что отказаться казалось возможным, лишь бросив их прямо на месте, либо протягивали и смотрели с такой печалью, что я брала их сама — под такими взглядами я себя чувствовала их почти последней надеждой. В тех же места иногда появлялись шумные субъекты, готовые броситься наперерез, выкрикивая при этом «Голосуйте за...». Не знаю как везде, но рядом с моей работой такой «за Навального» обитал, и каждый вечер приходилось огибать его на входе в подземку.
Иногда обойти было в принципе невозможно, потому что некуда: один раз видела, как газеты раздавали прямо в вагоне метро. Некий жизнерадостный парень предлагал их всем на пути от первой двери вагона до последней, впрочем делал это почти ненавязчиво; мне он протянул её с настолько заговорческим видом, вроде «бери — не пожалеешь» или «смотри, что покажу», что я решила не прикидываться существом без рук и взяла. Кстати, да, хотя бы за одного кандидата агитировали всё-таки во имя идеи, а не денег: по крайней мере раздачей газет и листовок за Навального занимались волонтёры, агитировали на всю улице, надо думать, тоже.
И это были моменты моего самого близкого столкновения с выборами мэра, к которым я, человек из Подмосковья, никак не отношусь.
Но потом настал день инаугурации, и понеслось.
Поскольку наша компания является подрядчиком одного из московских ГУПов, а на очередной добровольно-принудительный митинг нужна была массовка, шансов туда не попасть было немного и у немногих: сверху свистнули — люд призвали. Сейчас этим уже, наверное, никого не удивить, но я всё-таки удивилась.
Впрочем, мне повезло вовремя заболеть накануне и пробыть бледной немочью весь следующий день, чтобы меня пощадили. Остальные были обречены, на собянинг увезли почти всех сотрудников. Ближе к ночи я узнала, как это было, мне рассказали о холоде, пробках, ценах на бутерброды, заблокированной связи на территории всего Парка Победы, о том, как было перекрыто ближайшее метро и всем пришлось нехило так прогуляться, чтобы вообще попасть домой.
Москва и москвичи
Собственно, и чему я только удивилась тогда, знала же, что мою подругу, которая работает в московской энергетической компании, в своё время отправляли радоваться за новоявленного президента Путина. За Собянина ей тоже пришлось порадоваться; как и в предыдущий раз, всё это происходило вечером в день выборов и до оглашения официальных результатов. Вот такие политические пироги.
среда, 11 сентября 2013
Моя безумная звезда ведёт меня по кругу
А ещё порой весьма-весьма забавляет. Тем сильнее, чем больший трэш она извергает на подиумы и с них.
Наткнувшись и поглядев на её плоды, собранные на какой-то из Fashion Week, я подумала, что если тот мужчина из Шуваловского лесопарка был просто заядлым модником. Мы чуть ли не историю жизни и пронзительную судьбу страдающего богача углядели за его колготками и юбкой, а он-то всего лишь знает, что предлагают носить мужчинам в нынешнем сезоне люди с фантазией и, возможно, тяжёлыми наркотиками.
Вдруг капрон и плиссированная юбка — это российская адаптация, например, такого:
Осторожно, мода
Но, признаюсь, больше всего меня покорил этот наряд. Судя по всему, выходной костюм психически неустойчивого строителя-социофоба:
Осторожно, мода?
Детская присказка «Я в домике» только что обрела для меня материальное воплощение.
Наткнувшись и поглядев на её плоды, собранные на какой-то из Fashion Week, я подумала, что если тот мужчина из Шуваловского лесопарка был просто заядлым модником. Мы чуть ли не историю жизни и пронзительную судьбу страдающего богача углядели за его колготками и юбкой, а он-то всего лишь знает, что предлагают носить мужчинам в нынешнем сезоне люди с фантазией и, возможно, тяжёлыми наркотиками.
Вдруг капрон и плиссированная юбка — это российская адаптация, например, такого:
Осторожно, мода
Но, признаюсь, больше всего меня покорил этот наряд. Судя по всему, выходной костюм психически неустойчивого строителя-социофоба:
Осторожно, мода?
Детская присказка «Я в домике» только что обрела для меня материальное воплощение.
вторник, 10 сентября 2013
Моя безумная звезда ведёт меня по кругу
Ни толкового оформления, ни толковых мыслей, но да будет так. Пока так. Во всяком случае оформление — штука, которую всегда можно попытаться исправить.
А потом, чуть позже, надо натворить каких-нибудь графических штук и, гордо засчитав их за аватары, поставить на профиль, чтобы он не был столь пуст и беден, что вызывает, во всяком случае у меня, не то жалость, не то тоску.
И можно будет писать здесь что-нибудь разное: что найдётся, что случится, что вспомнится или придумается. И, возможно, не только писать.
Но это в планах, а пока я мыслями вся ещё еду в поезде на верхней полке и сплю под всеобщее сопение. И мне хорошо, но только где ж тут толковости взяться.
А потом, чуть позже, надо натворить каких-нибудь графических штук и, гордо засчитав их за аватары, поставить на профиль, чтобы он не был столь пуст и беден, что вызывает, во всяком случае у меня, не то жалость, не то тоску.
И можно будет писать здесь что-нибудь разное: что найдётся, что случится, что вспомнится или придумается. И, возможно, не только писать.
Но это в планах, а пока я мыслями вся ещё еду в поезде на верхней полке и сплю под всеобщее сопение. И мне хорошо, но только где ж тут толковости взяться.